СТРОБОСКОП

ремейк рассказа В. Пелевина «Синий фонарь»

фейд ин

Я лежал на левом боку и смотрел на стенку, разглядывая на ней в мерцающем свете уличного фонаря надпись «вожатые — пидарасы», которая осталась от прежнего жильца комнаты. Каждый вечер перед сном я смотрел на неё и мысленно её обводил, постукивая в этот момент пальцем по матрасу — сначала все вертикальные линии, затем все горизонтальные, и наоборот. Это меня успокаивало и помогало уснуть.

— Зззззззз, — пропищал надо мной комар. Я отмахнулся от него, но это не решило проблему. Через некоторое время я услышал его «зззз» снова, повернулся и громко хлопнул в ладоши — мимо. Я выдержал паузу и, держа руки наготове, замер, собираясь встретить нарушителя спокойствия очередным хлопком. Очень скоро я его не только услышал, но даже и увидел — хлоп! В этот раз хлопок получился ещё сильнее, я поднял руки на свет и увидел на ладони то, что осталось от комара, вместе с кровью, которая была в нём.

— Апельсин, ты заебал уже аплодировать! — ко мне повернулся недовольный Лимон.

— Я комара мочил, — я показал испачканную ладонь, но вряд ли он смог что-то разглядеть.

— Я ничего из-за тебя не слышу, — он повернулся к Банану. — Продолжай, Банан.

— Ну там, в общем, его посадили за то, чего он не совершал, и он умер в тюрьме в ту же ночь, потому что менты его сильно избили.

— Охуеть, — история, рассказанная Бананом, очень впечатлила Лимона.

Палата, в которой мы жили, была рассчитана на шестерых человек, но нас было пятеро. В комнате было две обычные кровати и две двухъярусные. Они стояли вдоль стен друг за другом: обычная кровать — напротив обычной, двухъярусная — напротив двухъярусной, и были разделены маленькими шкафчиками. В углу комнаты, левее от двери, стоял старый шифоньер. Прямо за моей кроватью был выход на огромный балкон, по которому можно было пройти в соседнюю комнату. Дверь на замок закрывать не разрешалось, да и саму дверь закрывать, в общем-то, тоже.

Темнота в нашей комнате (как наверняка и в комнате соседей) была разбавлена светом от уличного фонаря, который был расположен под огромным лиственным деревом, лампой к нам. И когда ночью дул ветер, раскачивая ветви, они с разной частотой заслоняли лампу, создавая в нашей комнате (и наверняка в комнате соседей) эффект заторможенного музыкального стробоскопа.

Напротив меня спал Арбуз (его голова была по-модному окрашена полосками, как у арбуза, за что он и получил своё прозвище), за мной спал Лимон, которого так называли по фамилии Лимонов. Он спал один на двухъярусной кровати, и никто не смел ему возразить, потому что в свои пятнадцать он был весьма крупным и занимался кикбоксингом. Сегодня он спал на нижнем ярусе.

Напротив Лимона спал Банан, которого так прозвали за то, что он в поезде съел килограмма два бананов, но так ни с кем и не поделился. Меня, для полноты картины, за цвет волос прозвали Апельсином, а всю нашу компанию нарекли фруктовым садом.

Мы познакомились и сдружились ещё в поезде и попросились у вожатых жить вместе, и в первый же день выяснилось, что мы — едва ли не самые проблемные подростки во всём лагере, из-за чего строгий вожатый Игорь переименовал наш фруктовый сад во сруктовый зад.

Над Бананом спал Чеснок. Чеснок был самым мелким из нас, не только младше на два или три года, но и выглядел как пятиклассник. Хотя, может, он пятый класс только и закончил. Чеснок имел множество прозвищ: Стук-стук, я твой друг; Вонючка; Мелкий; Сопля и т. д. Прозвище «Чеснок» прилепилось сильнее остальных, потому что он всегда ел чеснок за ужином и потом вонял весь вечер. Прозвища «Вонючка» и «Сопля», кстати, из той же серии. Однажды он подавился чесноком и так долго кашлял, что заплакал от страха, потому что Лимон ему сказал, что чесночный кашель — самый вредный. Те, кто давятся чесноком, буквально через десять минут уже умирают. И Чеснок заплакал, а пока плакал, всё вокруг залил своими соплями.

Его к нам подселили, потому что в другой комнате был полный набор — шесть пацанов. Чеснок всегда стучал на нас, за что мы его невзлюбили и за что он, разумеется, получал, потом он бежал жаловаться на то, что только что получил от нас, за что, естественно, получал ещё больше. И казалось, это не закончится никогда. Он никогда не успокоится, а мы никогда его не простим и не перестанем запирать в старом шифоньере слева от двери, в котором наверняка побывало немало чесноков.

— Я тоже похожую историю знаю, — подал голос Арбуз. — Про беспредел ментовской слышали?

— Про какой именно? — уточнил Лимон.

— Как чувака током пытали.

— Я — нет, — ответил Банан.

— Рассказывай, — кивнул Лимон.

— Короче, подвозил как-то один парень двух тёлок на своей тачке. Подвёз, куда им надо было, высадил их на автобусной остановке и уехал. А через какое-то время его вдруг раз — и вызывают в ментовку. Оказывается, одна из двух тёлок не вернулась домой, мамка написала заявление о пропаже дочки, а подружка той тёлки вспомнила номер машины. Чувака нашли, вызвали в мусарню и задержали на пять суток якобы за дебош на вокзале. Стали требовать, чтоб он признался в том, что изнасиловал и убил тёлку, которую подвозил. Потом подбросили ему патроны в тачку, чтоб не выпускать его из ментовки. А потом, чтоб он раскололся, его посадили на стул лицом к спинке, заковали в наручники, к мочкам подсоединили два провода и стали пытать, чтоб сознался в преступлении. Ну чувак терпел, терпел, а мент поганый ему и говорит: «Если не сознаешься, сначала отпиздим до полусмерти, а потом провод к хую прицепим. У некоторых после таких процедур язык запрокидывается, и его приходится доставать булавкой». Тут парень не выдержал и подписался под тем, чего не совершал. А они дальше начали долбить — где тело зарыл? Парень сказал, что не помнит. Потом менты продолжили его пытать, чтоб сознался ещё в четырёх убийствах. А чувак так охуел и перессал, что и в них сознался. А потом менты пошли чаи погонять, он из последних сил поднялся, залез на стол и сиганул в окно с третьего этажа, разбив башкой два толстых стекла. Упал прямо на ментовской моцик, сломал себе позвоночник, у него вытек весь спинной мозг, и он стал инвалидом.

— Ебать-колотить, — отреагировал Лимон.

— М-да уж, пиздец, — добавил Банан.

— А тёлку-то нашли? — спросил я.

— Да, она прямо в тот же день домой вернулась, когда он сиганул из окна. Загуляла с друзьями и не позвонила мамке.

— А тем ментам что за это было? — спросил Лимон.

— А чего им будет? — пожал плечами Арбуз. — Это же менты.

— Не менты, а милиционеры, — поправил Арбуза Чеснок. — У меня дядя милиционер.

— Закрой своё хлебало! — шыкнул на него Лимон.

— Сам закрой! — еле слышно прошептал Чеснок.

— Чё ты сказал? — грозно спросил его Лимон.

— Ничего, — Чеснок замолчал.

— Я ещё историю вспомнил, — сказал Банан. — Как мамка — председатель избиркома — дочурку отмазала. Знаете?

— Неа, — за всех ответил Лимон. — Прикалывай.

— В общем, ехала как-то тупая пизда на новенькой иномарочке и сбила двух пешеходов — двух сестричек. Причём въехала в них на полном ходу. А когда вышла из машины, достала мобильный телефон, начала звонить кому-то и осматривать тачку. Даже не подошла к пострадавшим. А там одна умерла сразу, а вторая стала инвалидом.

Тёлку эту начали судить, а она оказалась беременной, и мамка у неё — консультант в аппарате фракции единарасов. Водятельница, конечно, сказала, что очень сожалеет о случившемся, что её вины в этом нет, может, это машина виновата или скользкая дорога, хотя она раза в два превысила допустимую скорость. Ну и, короче, в итоге тёлку лишили водительских прав на пять лет и дали всего лишь три года, да и то она сядет в тюрьму только тогда, когда её ребёнку исполнится четырнадцать. Хотя другим молодым мамочкам чаще всего отсрочку от тюрьмы не дают.

— Да, а за это время, наверное, амнистия будет, — тонко подметил Лимон.

— Скорее всего, — пожал плечами Банан.

— Интересно, кто у неё родился? — спросил Арбуз.

— Да кто — Чеснок, блядь, — ответил за Банана Лимон и засмеялся: — Хахахаха.

— Хахахаха, — комната наполнилась смехом.

— Ага, ты у неё родился, — огрызнулся Чеснок.

— Если бы ты был моим братом, я бы попросил маму родить тебя назад, — спокойно ответил Лимон.

— Нельзя родить назад! — уверенно заявил Чеснок.

— Если родилось такое говно, как ты, то можно, — засмеялся Банан.

— Ве-ве-ве, — передразнил его Чеснок, — сам ты говно!

— Про деда-педофила знаете? — продолжил марафон Арбуз.

— Депутат, который мальчиков трахал, что ли? — уточнил Лимон.

— Ага, — кивнул Арбуз.

— Да кто ж про него не знает, — махнул рукой Лимон.

— Даже Чеснок, наверное, знает, — сказал Банан и пнул ногой по дну второго яруса, на котором лежал Чеснок.

— Ай! Больно же, дурак! — взвизгнул Чеснок.

— Хахаха, — засмеялись Лимон с Бананом.

— А это, кстати, не про тебя история-то? — спросил Чеснока Лимон.

— Какая? — не понял Чеснок.

— Депутат тебя никакой не любил? — все снова засмеялись.

— Идиот. Тебя, может, любил? — обиделся Чеснок.

— За идиота щас ёбну, — серьёзно ответил Лимон.

— Я вспомнил ещё короткую историю, как священник трахал маленьких мальчиков, а потом они выросли, и один из них сказал, что священник ему говорил, что пока он его трогает и любит, он так с Богом общается, — совсем без устрашающей интонации, присущей таким историям, быстро проговорил Арбуз. — Пацан, в смысле, общается, пока его священник трогает…

— Хе-хе-хе, — засмеялся Банан. — Да поняли мы. Чеснок, ты крещёный?

Чеснок не ответил.

— Ты спишь, что ли? — Банан ещё раз пнул верхний ярус.

— Да что тебе надо? Отвали! — ответил возмущённый Чеснок.

— Чё ты так нагло разговариваешь! Ты крещёный? — ещё раз спросил Банан.

— Да, — ответил Чеснок.

— А с Богом как общаешься? — поинтересовался Арбуз.

— Какая разница, — недовольно ответил Чеснок.

— Молитвы батюшке в пипиську наговариваешь? — прямо спросил Лимон.

— Хахаха, — засмеялся Банан и провозгласил: — Чеснок лимонит у попа!

— Хахаха, — подключился к веселью Арбуз. — Чеснок лямзает крещённые члены! Ха-ха-ха.

— Придурки! Я сейчас Игорю всё расскажу, — предупредил Чеснок.

— Может, ты через Игоря с Богом общаешься? — предположил Арбуз.

— Хе-хе-хе, жертва пендофила, — придумал новую кличку Чесноку Банан.

— Да не «пендофил», а «педофил», — поправил Банана Лимон. — Пендофил, хе-хе-хе, баклан.

— Всё рассказано, — по-детски жалобно проныл Чеснок, спрыгнул с кровати и побежал жаловаться вожатому.

— Молоточек забыл! — крикнул ему в спину Банан.

Прямо над нами, этажом выше, была расположена комната наших вожатых. Каждый вечер после отбоя к ним приходили вожатые других отрядов, и они все вместе гудели часов до двенадцати ночи или даже больше. Как они вставали утром после таких посиделок, чтобы разбудить свои отряды на зарядку, мне было непонятно. Этот вечер не был исключением, но, судя по утихающему шуму сверху, они уже начинали расходиться, поэтому Чеснок стартанул вовремя.

— А я, кстати, тоже историю про церковь вспомнил, — сказал я. — Только она не про педофила.

— Рассказывай, — снова ответил за всех Лимон.

Я не знал конца истории, но и без конца она мне всё равно казалась страшной.

— Как несколько панкушек пришли в храм потрясти сиськами у алтаря…

— О! Вы мне потом напомните, я доебу Чеснока писькотрясом! — влез Арбуз.

— Ээээ… — Арбуз меня немного сбил своим писькотрясом. — Однажды несколько панкушек в масках пришли в храм на служение, спели песню про президента, покривлялись меньше минуты, а их за это посадили в тюрьму, и они сидят до сих пор вот уже много лет. При этом они никого не ударили, не нанесли ущерб, даже почти никому не помешали, ничего не осквернили, а их посадили и не выпускают, говоря, что за наглый хулиганский поступок, но все знают, что за песню про презика.

— Да ну, гонишь, так не бывает, — не поверил Лимон.

— Да-да, я тоже, кстати, слышал что-то похожее, это правда, — поддержал меня Арбуз.

В балконную дверь постучали. Это был Виталик из соседней комнаты. Мы иногда заходили после отбоя друг к другу через балкон, на случай, если в коридоре кто-то есть, чтоб нас не увидели. Я открыл ему дверь.

— Вы чё тут кумите? — спросил Виталик.

— Да мы тут байки из склепа травим, страшилки разные, — ответил Лимон.

— И поэтому ржёте?

— Ну ржём-то мы над Чесноком, — пояснил Банан.

— Ты, кстати, зря зашёл, сейчас сюда Игорь придёт, мелкий снова побежал на нас стучать, — предупредил я Виталика.

— Опять, что ли, его до слёз довели? — засмеялся тот.

— Да как всегда. Вожатый нас грузит на деньги, мы отрываемся на мелком соплежуе. Затем он снова бежит ябедничать на нас, а мы снова над ним угораем: круговорот, — объяснил я ситуацию.

— В смысле — на деньги грузит? — не понял Виталик.

— А вас не грузит? — удивился я.

— Да с хуя бы! — не понял Виталик. — Как он вас грузит?

— Пока нас нет, он пиздит из палаты вещи, которые принадлежат лагерю, а потом предъявляет нам за пропажу этой вещи, мол, это мы с ней что-то сделали. Так он у нас уже унёс покрывало и графин, — рассказал я, как вожатый Игорь наживается на нас и, возможно, не только на нас.

— А зачем вы отдаёте деньги? Сказали бы, что не вы, — удивился Виталик нашей простоте.

— Мы и не отдаём, деньги же у вожатого. Он оттуда себе забирает, — пояснил я. — Вычитает из наших кровных, которые нам родители дали, а нас ставит перед фактом. Причём у Чеснока не берёт, только у нас.

— Твои бабки, кстати, тоже у него, — Лимон напомнил Виталику, где хранятся его сбережения.

— Вот гондон! — разозлился Виталик. — Но… не все, у меня ещё с собой кое-что есть.

— Так у нас тоже, но те бабки он себе зажал, сука, и не отдаёт, — разочарованно сказал Лимон.

— Он теперь у нас стаканы считает, мы тоже их считаем, — добавил Арбуз.

— Ага, напиздили уже из столовой штук десять. Только один пропадёт, тут же заменим, хехе, — поделился стратегией Банан.

— Надо нам тоже стаканов напиздить, — решил перестраховаться Виталик, — да и вообще, раз такая тема, поаккуратней надо бы… Вот пидорас!.. Лимон, а что ты там делаешь?

— Дрочу! — Лимон резким движением скинул с себя простыню, вскочил сам, и в свете фонаря все увидели его эрегированный писюн, который он продолжал надрачивать.

— ХАХАХАХА!!!! — я был уверен, что мы засмеялись настолько громко, что нас услышали даже в соседнем здании.

В коридоре послышались шаги.

— Блядь, пора валить, — Виталик быстренько выбежал из комнаты, аккуратно прикрыв дверь балкона.

Мы сразу же притворились спящими. Через несколько секунд в нашей палате загорелся свет. Я лёг на правый бок и накрыл левой рукой голову так, что правым глазом мог немножко видеть, что происходит. Вожатый Игорь подошёл к Лимону и положил ему палец на шею, чтоб пощупать пульс, затем сказал: «Ну что, главный педофил, вставай». Лимон нехотя поднялся.

— Вообще-то, — попытался отстоять свою честь Лимон, — главный педофил поменял цвет кожи и сдох.

— Ха, — хмыкнул Игорь. — Поговори мне ещё.

Вожатый посмотрел на Банана — тот шевельнул ногой, Игорь довольно улыбнулся и спросил его: «Алексей, а ты почему в носках?» Банан молчал.

— Алексей, — потряс его за плечо вожатый, — ты почему в носках, говорю?

— Я — Максим, — ответил Банан, не желая мириться с привычкой Игоря всех подряд называть Алексеями.

— Вставай, — кивнул Игорь и посмотрел на Арбуза, который, как мне показалось, чересчур сильно притворялся спящим — накрылся простынёй с головой и даже, наверное, задержал дыхание. — Арбуз, ты тоже вставай.

Арбуз выдохнул и сразу же поднялся с кровати. Я закрыл оба глаза. Было понятно, что всё внимание сейчас приковано ко мне, но я притворился лучше всех и не двигался.

— Апельсин тоже с ними! — сдал меня Чеснок.

— Ты чё, малой, Апельсин ваще не при делах, он спит уже давно, — заступился за меня Лимон.

— Тихо, — пробасил вожатый. — Значит, так. Три Алексея не спят, да? — начал Игорь. — Весело им… Ну-ка, срукты, встали в ряд, вместе вы — сруктовый зад! Да? — провинившиеся молчали. — Так, — продолжил Игорь, — взяли подушки. Взяли, взяли. В одну руку взяли.

Лимон, Банан и Арбуз взяли свои подушки.

— И чё нам с ними делать? — спросил Арбуз.

— Трахать, — шёпотом сказал Лимон и прыснул.

Даже я чуть не заржал. Сдержаться было очень сложно, потому что я бы ещё с удовольствием поржал минут пять над предыдущим эпизодом, когда Лимон дрочил свой хуй.

— Разговорчики, Алексей! — вожатый грозно на них посмотрел, затем повернул голову на Арбуза: — «Чё» по-китайски знаешь чё?

— Жопа, — ещё раз шёпотом проговорил Лимон, но на этот раз не выдержал и засмеялся в голос. Вместе с ним засмеялись все остальные. Я начал ворочаться, как ворочаются спящие, чтоб скрыть свою трясучку от смеха.

— Тихо! — рявкнул Игорь. — Вам всё ещё весело, да? Быстро вытянули руки с подушками вперёд и сделали по сто приседаний, не сгибая руки. Лимон — сто пятьдесят. Вперёд.

Подростки начали выполнять приседания, Лимон, наученный горьким опытом, даже не стал спорить с вожатым, боясь нарваться на двести приседаний или отжиманий.

У Игоря было ярко выражено неумение и нежелание общаться с подростками, а ещё из него так и пёрли армейские повадки.

Первый почти сразу же согнул руку Арбуз.

— Арбуз, ты чё такой хилый?

— Мне витаминов не хватает, — ответил Арбуз и сел на пол. — Я же с севера, у нас там только цены растут.

— Чё ты сел? — грозно произнёс вожатый.

— Да я вообще спать хочу! — возмутился Арбуз.

— Так спал бы, а не доставал того, кто младше и слабее тебя. Вот смотри, — Игорь показательно взял его подушку, — я тебе хоть триста приседаний сделаю, не согнув руки, мне насрать!

— О, раз так, может, ты за меня их и сделаешь? — нагло предложил Арбуз.

— Да-да, и за меня тоже, — добавил запыхавшийся Банан. — А то, это, сало — сила, спорт — могила. Я слышал, один чувак как-то на физре упал и ударился головой, а спустя сорок лет совсем ослеп, и врачи сказали, что это ему аукнулось через столько времени то падение. Спорт вреден…

— Разговорчики! — Игорь посмотрел на Банана. — Это твой папа был?

— Нет…

— Продолжай и не сбавляй темп, — сказал вожатый и перевёл взгляд на Арбуза. — Арбуз, держишь подушку на вытянутой руке, пока остальные не закончат, — придумал Игорь новое наказание для хилого подростка. — Только опустишь подушку ниже либо попытаешься поменять руку, или подпереть уставшую руку другой рукой, остальным автоматом добавляется ещё по двадцать отжиманий после приседаний. Усёк?

— Усёк, — кивнул Арбуз.

— Приседаем, приседаем, ребята, — подбодрил всех вожатый.

Пока Банан с Лимоном приседали, а Арбуз держал подушку на трясущейся вытянутой руке, вожатый подошёл к шкафчику Лимона и взял пластиковую бутылку из-под лимонада без этикетки. Скрутил с неё крышку и понюхал содержимое, затем сделал маленький глоток, удостоверился, что это не алкоголь, закрутил крышку и поставил бутылку на место.

А я всё это время под одеялом показывал ему фак и рассуждал о смелости, которой был лишён напрочь.

Когда Лимон закончил приседать, вожатый подошёл к нему вплотную и сказал: «Дыхни».

Лимон дыхнул, вожатый убедился, что он трезвый, и сказал:

— Всё, больше вам не весело?

— Нет, — ответил за всех Банан.

— Так это, может, ещё посмеёмся? — предложил Игорь.

— Спасибо. Нам хватит, — Банан снова ответил за всех.

— Значит, так. Слушаем меня сюда, сруктовый зад, бля. Ещё раз ко мне придёт Кирилл и пожалуется на вас, что вы его снова в шкафу заперли, педофилами пугаете и мешаете спать, я серьёзно займусь вашей дисциплиной — заставлю бегать и отжиматься всю ночь. Ясно?

— Ясно, — опять подал голос Банан.

— Вы меня уже задрали! Где вас, таких уродов, делают? Ещё бы несколько штук заказать… Так, а почему у вас пять стаканов, а не шесть… разбили? — снова задал вопрос вожатый.

— Шестой у меня на тумбочке стоит, — показал на него пальцем Арбуз.

— Понятно. Тогда спать! — скомандовал Игорь.

Когда все легли, вожатый выключил свет и встал в дверном проёме. Гулянка над нами давно уже закончилась, везде было тихо. Игорь постоял около минуты и ушёл.

Мы ещё какое-то время лежали молча, пока Лимон не нарушил молчание:

— Чеснок, я тебе завтра на пляже такой пропиздон вставлю, охуеешь.

— А я расскажу, как вы курите на балконе, — пригрозил Чеснок. — Ай, — Банан снова пнул верхний ярус кровати.

— Только пиздани ещё что-нибудь, Чеснок, отвечаю, хапнешь горя, злой Банан тебе говно сделает.

— Блядь, Чеснок, тебе ведь с нами ещё обратно трое суток в поезде ехать, учти это, — сказал Арбуз. — Земля круглая, говно всплывёт.

— Вы первые всегда начинаете ко мне приставать, — пытался защищаться Чеснок.

— Ты хотел его писькотрясом доебать, — напомнил Арбузу Лимон о его желании.

— Точно! Чеснок, не заставляй меня звать писькотряса. Если ты ещё раз на нас настучишь, писькотряс тебя трахнет в очко.

— Отстань, — жалобно проскулил Чеснок. Чувствовалось, что он вот-вот заплачет.

— Уууу, вызываю тебя, о, злобный писькотряс! — зловеще завыл Арбуз. — Заклинаю, выеби мелкого Чеснока в жоооопуууу... — затем продолжил нормальным голосом: — Писькотряс ещё и в рот тебе натолкает, и будешь ты вротберушка и жопопопрошайка.

— Раз ты знаешь, значит — он тебе уже натолкал, — обиженно пробубнил Чеснок.

— А мне мама твоя рассказывала, с ней-то он ваще пиздец чё вытворял.

Чеснок отвернулся к стенке и заплакал, всхлипывая на весь этаж.

— Ладно, хватит нести хуйню, Арбуз, — одёрнул его Лимон. — Кто ещё что знает? Рассказывайте.

— Я вспомнил историю про армию, как солдат пропал. Знаете? — начал Банан.

— Нет, — ответил Лимон.

— Я тоже не слышал, — сказал Арбуз.

— Я вообще ничего не знаю, — добавил я.

— Короче, отправился как-то один парень служить в армию. Не стал косить, пошёл служить. И сразу попал под пресс своего командира. Тот его просто так пиздил каждый день кирпичом по голове, и не только его. А потом всех стали заставлять подписывать контракты, чтоб остались тут ещё служить, обещая большие зарплаты, — нужно было выполнить план по контрактникам. Чувак отказался подписывать бумагу, за что стал получать ещё сильнее. И однажды он так огрёб, что слёг в больничку. А пока он там лежал, контракт подписали за него, а он даже и не знал. Ну парень молчал, молчал, терпел, терпел, а потом взял и рассказал про это своей матери. Она стала везде звонить и разбираться, но её никто не хотел слушать. Даже писала президенту — глухо. А потом вообще выяснилось, что на её сына завели уголовку, что он сам себе нанёс все пиздюли, чтоб увильнуть от армейки. Потом мамка этого парня обратилась в какой-то комитет солдатских матерей, и ей помогли. Командира осудили, и всё стало хорошо. Парень служил, служил, и вот наконец у него должен быть дембель, а его не отпускают домой — показывают бумагу и говорят: «Подписался, служи ещё полтора года!» Он им попытался объяснить, что ни хуя не подписывал, но его никто не стал слушать. Чувак сумел связаться с матерью, рассказал ей всё, она снова стала везде писать и звонить — хуй. Ей ответили, что это было давно, уже ничего нельзя выяснить и всё такое. А парня вообще стали переводить из части в часть, так что он сам запутался и не мог понять, где находится. А потом он вообще пропал. И теперь никто не знает, где он находится, — Банан замолчал.

Последние два предложения он произнёс так, что мне стало не по себе, и я снова с ужасом подумал о том, что уже через три с небольшим года мне исполнится восемнадцать.

— Да, сходил чувачок в армию, послужил… — медленно произнёс Арбуз.

— Я тоже хочу страшилку про армию рассказать, — начал Чеснок. — Как парень пошёл служить, а его деды сильно избили, повесили и инсценировали самоубийство…

— Да иди ты в жопу со своими страшилками, пиздюк малосольный! — Банан ударил по верхнему ярусу с такой силой, что сам застонал от боли. — Аа, блядь!

— Ай! Да хватит уже меня пинать, — в очередной раз попросил Чеснок.

— Мы эту историю слышали до хуя и больше, — добавил Арбуз.

— Я ещё одну знаю про армию, — не унимался Чеснок.

— Чеснок, тебе самому-то не стрёмно сначала стучать на нас, а потом общаться с нами как ни в чём не бывало? — спросил я его.

— А что я такого сделал? — не понял он. — Это вы ко мне всё время первые пристаёте и издеваетесь надо мной.

— Давайте уже спать, — сказал Лимон. — Что-то эти ночные приседания на меня подействовали, как снотворное. В пизду!

— А мне наоборот, — сказал Банан. — Надо бы завтра справочку какую-нибудь намутить в лазарете, чтоб от утренней зарядки освободили! Или, может, пусть укольчик какой сделают, чтоб на зарядку сраную не ходить…

— О, я вспомнил ещё историю, как один парень проходил лечение в больнице за большие деньги, — начал Арбуз. — Лечили, лечили, а ему становилось только хуже — появились синяки на теле, и части тела стали неметь. Он рассказал доктору, его осмотрели только через неделю и сказали, что всё нормально. А ещё через два дня позвонили и сказали, что сегодня он умрёт. И он умер через несколько часов.

— Ни хуя себе! — удивился Банан. — А почему?

— Оказалось, что врачи решили, что он сраный нарик, который проходит курс реабилитации, и лечили как нарика. А у парня из-за нарушенного обмена веществ была несовместимость с какими-то препаратами, вот он кони и двинул.

— Твою мать… — ужаснулся Банан, помолчал и через некоторое время быстро проговорил: — Всё равно завтра попробую от зарядки отмазаться.

— Ну ебать, как страшно, теперь хуй уснёшь, охуеть, — пробормотал в полудрёме Лимон. — Заваливайте уже свои хлеборезки и давайте спать.

— Чтоб, Чеснок, тебе приснился злой писькотряс, — хохотнул Арбуз и отвернулся к стенке.

Чеснок цыкнул, но ничего не ответил Арбузу.

— Апельсин, ты чё молчишь? — обратился ко мне Банан.

— А я тоже уже почти сплю, — ответил я.

Банан заворочался в кровати, и я подумал, что он скажет мне что-то ещё, но он, как и Арбуз, тоже отвернулся к стенке и замолчал.

Наступила тишина, я смотрел в мигающий полоток, вспоминал смешные моменты вечера и улыбался. Затем сам повернулся к стенке, посмотрел на надпись «вожатые — пидарасы», закрыл глаза и стал её мысленно обводить, вяло постукивая пальцем по матрасу — сначала вертикальные линии, затем горизонтальные, и наоборот. Очень скоро я уснул.

фейд аут

2012 год