НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ

Сегодняшний рабочий день был тяжёлым и очень нудным. Тянулся еле-еле и даже не думал заканчиваться.

Женя себя плохо чувствовал с первой минуты как проснулся. Слабость не давала сосредоточиться и хорошо настроиться на работу. Полдня в его голове вертелась только одна мысль: «Не выспишься — весь день ходишь как зомби, переспишь — всё равно лицо какое-то кривое».

Вялое состояние не отпускало. Сегодня он работал вечером.

Как только он заступил на смену, мысль о «не выспишься/переспишь» сменилась на «поскорее бы домой».

Рабочее время тянулось медленно, и всего лишь за несколько часов до окончания своей смены Женя сбил человека.

Женя работает машинистом электропоезда в метро. Ему двадцать один год.

Он ничего не мог поделать. Вялое состояние сменилось шоком, а в голове сразу же повис вопрос: «Почему именно я сбил этого человека?»

— Ну вот, теперь можно и мне начинать рисовать звёздочки на двери кабины, — еле слышно пошутил Женя.

У отца Андрея были кавказские корни. Андрею они тоже достались, но это было заметно только внешне. Фамилия, имя и отчество у него были русские, как и он сам, а на родине папиных предков Андрею быть не доводилось, равно как и его папе.

Сегодня он с отцом ехал домой с дня рождения родственника. Там они хорошо выпили, но, покинув место веселья, останавливаться не собирались — по дороге к метро взяли ещё две бутылки водки. Ехать нужно было с одного конца немаленькой ветки на другой.

Войдя в метро, они сразу же начали привлекать к себе внимание масс, напролом пройдя турникет.

Был уже вечер. Попав в вагон, они уселись на свободные места прямо под надписью «Места для инвалидов, лиц пожилого возраста и пассажиров с детьми». Отец Андрея — Владимир, человек пенсионного возраста — грубо подвинул собой какую-то молодую пассажирку и добавил, дыхнув перегаром ей в лицо: «Ну-ка подвинься!»

— Куда? — нагло вопросила оскорблённая девушка. — Мне и так уже неудобно.

— Радость моя! — громко начал выпивший Владимир. — Неудобно срать в почтовый ящик! — с этими словами он и вовсе прижал недовольную девушку к металлической перегородке и открыл первую бутылку.

Затем повернулся к сыну и стал говорить ему что-то медленно, громко и без остановки. Сам Андрей смотрел в пол, молчал и отхлёбывал из горлышка бутылки, переданной родителем.

Первый раз я побывал в метро в двадцать два года. Я сразу же оценил масштабы советского строительства и был сильно впечатлён.

Мне с детства нравилась железная дорога. Я всегда мечтал там работать, поэтому после школы я пошёл учиться именно туда, где обучают строительству железных дорог.

Получив железнодорожное образование, я не смог устроиться работать на железную дорогу. Там всё сложно и коряво получилось. Обидно.

Потом я уехал из своего маленького города в поисках лучшей жизни.

И промахнулся. Попал впросак.

Имея небольшие знакомства в большом городе, я мотаюсь с квартиры на квартиру. Своего места у меня нет до сих пор. Несколько ночей здесь, несколько ночей там. Работу я тоже пока не нашёл, да особо и не искал.

Самым моим любимым занятием на данный момент является бездумное катание по разным веткам метро. А сегодня у меня нет денег, чтобы пройти через турникет и спуститься вниз.

Я скромно встал возле входа и начал считать тех, кто перепрыгивает главное препятствие или проходит с кем-то за спиной, не собираясь платить за проезд.

Я надеюсь, у меня тоже хватит смелонаглости и сегодня я покатаюсь.

Среагировал Женя мгновенно — применил экстренное торможение, но наезда избежать он всё равно не смог.

Наезд произошёл прямо возле станции. Движение на этом перегоне было остановлено почти на час. Пострадавшего, от которого сильно несло перегаром, удалось извлечь из-под вагона поезда через двадцать шесть минут. Его тело было сильно изуродовано. Скорее всего, пьяный мужчина спрыгнул вниз, чтобы справить нужду. Это было основное и, похоже, единственное объяснение происшедшему, да и то было нелогичным.

Имелось ли при этом поражение электрическим током, возможное при контакте с силовым рельсом, даст заключение экспертиза, проведение которой будет существенно затруднено сильными повреждениями тела.

В связи с этим чрезвычайным происшествием остальные поезда стали идти с увеличенными интервалами. Из станционных репродукторов транслировалось обращение к пассажирам: «По техническим причинам просим пользоваться наземным транспортом».

Женя не знал, куда деть руки: постоянно расстёгивал и застёгивал верхнюю пуговицу рубашки. Он первый раз в жизни увидел труп. Ему стало плохо. Он отвернул голову, но образ пострадавшего (кровь, кишки, неестественная поза и каша из человеческого тела) всё равно не исчезал и прочно засел в сознании.

Брать на себя жизнь этого несчастного очень не хотелось. Так или иначе, но свой счёт он открыл.

— Я же… Вы же… А потом… Всё понятно, всё путём — никаких вопросов, — громко возмущался Владимир.

Язык у него уже сильно заплетался. Он замолчал, повернул голову налево, потом направо, потом схватил сына за руку и проорал: «Да поебать!»

Андрей вырвал свою руку и произнёс так же, еле ворочая языком: «Батя, успокойся, всё нормально».

— Это мои вопросы, всё нормально, Андрюша. Я же… ты пойми… Я же хочу, чтобы у тебя всё в жизни было. А ты сидишь тут, будто тебе ничего не надо.

— Да нормально у меня всё, батя.

— Ты — мальчишка! Ну-ка сядь!

— Сижу я, успокойся.

— Не успокойся мне, а понятно! На, выпей, — он протянул Андрею бутылку.

Андрей скривил лицо, отодвинул руку отца с бутылкой и добавил:

— Мне уже хватит.

— Я сказал — выпей! — заорал Владимир. — Плевать ему всё, ишь, мальчишка нашёлся тут. Ты мальчишка ещё, слабак! Вы все против меня. Давай, ты думаешь, я зассал, что ли? Да мне…кх!.. — Владимир закашлял. — Я один…кх… вас всех…кх-кх… здесь порву. Давай, подходи. Чего ты? Мальчишка! — пьяный мужчина громко закашлял и стал сплёвывать на пол вагона.

— Слышь, парень. Это твой отец? — обратился кто-то из пассажиров к Андрею.

— Мой, — кивнул тот.

— Успокой его, пока я вас обоих на следующей станции не ссадил.

— Да, потише там можно? — послышался ещё чей-то голос из-за чьей-то спины.

— Чего ты? — Владимир грозно посмотрел на пассажиров.

— Батя, блядь! Ну-ка успокойся! — крикнул Андрей.

— Это мои вопросы, — Владимир ещё отпил из бутылки и замолчал.

Меня зарубил отоларинголог. Аудиограмма выявила снижение слуха, он сказал, что я совсем глухой, и не выпустил меня на путь. Мол, я не услышу сигналов поезда или криков работников дороги о приближающемся поезде. Я могу подвергнуть опасности свою жизнь и жизни рабочих бригады. Можно подумать, кто-то может не услышать сигнал поезда.

В итоге все мои знания строительства железных дорог в теории и остались. На практике мне их применить не дали.

Кто-то мечтает с детства стать лётчиком, кто-то моряком. Я всегда хотел работать на железной дороге. Я провёл там всё детство, мне нравилось гулять по путям, пинать гнутые костыли и сбитые противоугоны.

Попав в метро, я по-новому взглянул на тандем дорога+поезд. Я могу подолгу стоять у края платформы и смотреть на рельсы, шпалы и крепления, пока не подойдёт поезд. Потом он уезжает, а я снова начинаю пялиться на рельсошпальную решётку. На меня постоянно косятся другие пассажиры.

Когда я еду в вагоне метро, всегда смотрю в окно. Если есть возможность разглядеть соседний путь, я сразу обращаю внимание на эпюру шпал.

Может, я бы даже занялся сексом со всей железной дорогой. Просто лёг бы внутрь колеи лицом, держась руками за головки рельсов, и стал бы делать возвратно-поступательные движения в шпальный ящик, пока не кончил бы. Потом перешёл бы на несколько шагов вперёд и снова бы лёг. И так бы я прошёл много-много тысяч километров пути, пока не трахнул бы всю железную дорогу в своей стране.

От этих мыслей на моём лице появилась широкая улыбка. Я снова стал считать людей, которые отказывались платить за проезд.

Домой Женя попал поздно. Намного позднее, чем обычно.

Он написал рапорт.

Его работу проверили по камерам наблюдения.

Он не допустил никаких ошибок: на работу заступил трезвым, не превысил нигде скорость, выполнял все требования техники безопасности, а стало быть — не виноват в происшедшем.

В работе машиниста от сонного состояния могут спасти семечки, конфеты и сигареты.

Но Женю всегда спасали небольшие упражнения на перегоне, под зеленый сигнал светофора — он вставал и вытягивал руки, разминал шею и поясницу.

Может, сигаретами и можно спастись, только Женя не курил.

— Баран, не мог в холодную воду башню окунуть, — ругал он себя вслух по дороге домой. — Теперь буду всегда с собой бочку ледяной воды таскать. Приспичило тебе поссать, да? — обращался он уже к умершему. — А перешёл бы на другую платформу, там бы ссал, тогда бы не я тебя сбил. Ладно, хрен с тобой. Спрыгнул ты на мой путь, но почему прямо перед моим поездом? Не мог спрыгнуть на минуту позже? Если уж тебе так хотелось, хрен ли ты, сука, на пять минут раньше не спрыгнул, а? Козёл! И вообще — мозг-то есть — на путях ссать? Вышел бы из метро, на улице бы поссал. Да хоть на колонну, хоть на дежурного по эскалатору. Мудак!

— Женя, ты чего так поздно?

— Мама, я сегодня сбил человека, — прямо с порога, снимая куртку, обречённо сказал Женя.

— Что?

Станция.

— Аааапчхи… тьфу! — громко чихнул Владимир и забрызгал своими слюнями ноги пассажиров вагона. — Апчхиаааааа, Апчхиаааааааа… Апчхиаааааааааа… да что ты будешь делать… Аааааааапчхиаааа, бляха-муха, — у Владимира из носа свесились сопли, он качался и продолжал чихать и плеваться.

— Господи, меня сейчас вырвет. Уберите его кто-нибудь. Смотреть противно, — послышался голос вблизи от Владимира.

— Батя, вытри сопли с лица, — сказал Андрей своему отцу.

Владимир вытер сопли рукавом, размазав их по лицу и своей же куртке, но приступ чихания не прекратился.

— Аааапчхиаааа… кха-кха-кха… ой, бля. Ааааапчхиа… апчхиаааа… тьфу!

— Фу, кошмар, — стал возмущаться кто-то ещё.

— Аапчхиаааа… Аааапчхиаааа… Ааааааапчхиаааа…

— Зачем пить водку, если у тебя на неё аллергия? — возмутился ещё какой-то пассажир.

— Аааааапчхиа, бля… Аааааааапчхиаааа, да что ты, сука… Апчхиааааааа…кха-кха-кха… хххх… тьфу!

Поезд тронулся, и больше никто не слышал чихания Владимира и возмущения пассажиров. Можно было только увидеть, как седой сильно выпивший мужчина дёргался, кривя рот, вытирая сопли рукавом куртки и плевался, а некоторые морщили в отвращении свои лица и отворачивались.

Возле Владимира и Андрея образовалось свободное пространство — люди стали пятиться и отходить в другие части вагона.

На меня всем было глубоко плевать. Я скромно стоял в стороне и думал о том, что в метро было бы круто вообще поселиться жить. Я и так тут частенько сплю и ем.

Бродишь где-нибудь, бродишь, потом спускаешься в метро, едешь на конец любой ветки, пересаживаешься в другой поезд, забиваешься в угол — и задрых до конца, потом встал, снова пересел и дальше дрыхнешь, так можно кататься до тех пор, пока свою норму не проспишь. Только я ветки меняю, чтобы не запомнили. Мне стрёмно от мысли, что меня примут за бомжа или бича.

Я ведь могу найти и другое место для отдыха. Просто мне очень нравится здесь. Здесь я ближе к поездам. Я же не могу постоянно находиться на открытом воздухе и слушать звуки подвижного состава, как бы мне этого ни хотелось. Есть зима, а зимой за поездами не особо весело наблюдать, да и где? Такой большой поток только в метро, тем более в метро есть крыша над головой, всегда тепло и сухо.

Можно ещё по кольцу круги наматывать, высыпая свою норму, но я всё не решаюсь попробовать.

Один раз я случайно познакомился с каким-то сумасшедшим парнем. Я спал. Был вечер, меня разбудил крик чуть ли не в ухо: «Эй, прибавь-ка ходу, машинист!» Я открыл глаза и увидел перед собой чувака, который орал в устройство для связи с машинистом строчку из детской песни всякий раз, когда поезд сбавлял ход. Это занятие его сильно веселило.

Он постоянно передислоцировался, чтобы не спалиться. Мне это показалось очень забавным, поэтому на следующей станции я вышел следом за ним. Мы вместе зашли в другой поезд, поехали обратно, дождались, когда поезд сбавит ход, он нажал на кнопку, и мы заорали уже вместе: «Эй, прибавь-ка ходу, машинист!» Я докричать до конца не смог — начал громко смеяться.

— Господи, придурки какие, — сказала вслух одна женщина.

— Ну-ка хорош баловаться! — грубо донеслось нам в ответ из устройства.

Мы сразу же вышли на станции.

— Если ты сказал машинисту в это радио какую-нибудь херню, на следующей же станции именно в этот вагон зайдут серьёзные люди, а пассажиры сразу же сдадут того, кто концерты для машинистов устраивает, — пояснил он. — Это тормозит их работу, а люди же домой скорее хотят попасть, все злятся и нервничают, только единицы понимают такой юмор.

Так мы катались, наверное, час, было очень весело. Чего мы только не слышали в ответ. А один раз, услышав нашу просьбу, после небольшого молчания машинист выдал нам в ответ: «Скатертью, скатертью дальний путь стелется и упирается прямо в небосклон». Мы тут же подхватили и допели уже втроём: «Каждому, каждому в лучшее верится, катится, катится голубой вагон». «Голубой!» — проорал я напоследок и засмеялся ещё громче прежнего.

— Ладно, парни, мне работать надо, — смеясь, ответил нам машинист.

Мы сказали ему: «Спасибо, что подпел» и снова сменили поезд.

Больше я этого парня не видел.

— Что слышала, мама. Я сбил человека, — ещё раз повторил Женя.

— О господи! И что теперь? Тебя посадят?

— Нет, я не виноват. Там какой-то мужик спрыгнул на путь поссать, а я подъезжал.

— Господи боже мой. И что делать?

— Выплачивать из своего кармана семье пострадавшего компенсацию всю жизнь, — мрачно сказал Женя.

— Кошмар! — ахнула мама, закрыв рот руками.

— Да шучу я.

— Очень смешно. Так ты сбил или не сбил? Ну и шуточки у тебя, знаешь, — всё никак не могла разобраться мама в словах Жени.

— Сбил, но я не виноват. Тут другое. Мам, это всё, это край! Я убил человека. Убииил, — протянул Женя слово «убил», делая на нём акцент.

— Успокойся, Женя. Ты же не виноват. Работа у тебя такая…

— Людей сбивать?

— Опасная.

— Сраная у меня работа, — сказал Женя и поджал губы.

— Ну-ну-ну, всё, хватит, — она обняла сына и стала гладить его по спине.

— У меня очень тухлая работа, тухлая работа, — повторял Женя.

— Ну а куда ж милиция смотрит или кто там ещё должен смотреть?

— Дежурная по станции.

— Вот-вот. Где они-то все были? Камеры же всё снимают. За камерами не следит, что ли, никто?

— Нет, отдельного человека, который следит за камерами, нет. Не знаю я, где они все были, мама! Я знаю только, что работа у меня — жопа!

— Ну что-то же в ней всё равно хорошее есть, — успокаивала сына мама.

— Так, парень! Я тебя уже предупреждал. Второй раз повторять не буду. Либо успокаиваешь своего отца, либо через минуту выкину обоих. Понял?

Андрей кивнул.

— Командир, что ты разошёлся-то? — обратился к нему Владимир. — Вы все там сидите молча и молчите! А то нашлись тут. Ох, ох, ой-ой-ой. Да сам ты мудак! Понял? — вдруг заорал Владимир непонятно кому. — Нашёл кого пугать!

— Чего ты сказал? — стал заводиться недовольный пассажир. — Ты это мне сказал?

— Батя, закрой, на хуй, своё лицо! Ты меня уже достал! — проорал Андрей ему прямо в ухо.

— Молчать! — рявкнул Владимир. — Вы все тут ссыклопы! Уроды вонючие.

— ............. — Андрей проговорил несколько ругательств, пошевелив губами.

Станция.

— Достал уже! — повторил Андрей и стал подниматься, чтобы выйти из вагона.

— Куда? Сидеть! — Владимир попытался схватить сына за руку, но не дотянулся.

Андрей вышел, следом за ним вышел и главный негодующий пассажир, который грозился их высадить на этой станции. Вагон на секунду опустел наполовину, и сразу же зашли новые пассажиры.

Шатаясь, Андрей поднялся наверх, вышел из метро и глубоко вдохнул свежий воздух.

Голова шла кругом. Шум подземки сменился шумом города.

— Ой, ой, чурка! Чурка, чурка, чурочка, — запел кто-то слева.

Андрей повернул голову на «песню» и увидел четырёх скинхедов. Они не торопясь подошли к нему и окружили.

— Эй, нерусь! Драться давай, давай драться, — начал не очень сильно по-боксёрски бить его в плечо один лысый, при этом уклоняясь от невидимых ударов, будто Андрей ему отвечал.

— Я — русский, — сказал Андрей, дыхнув перегаром.

— Фуууу. Русские так не напиваются, — вступил в разговор второй.

— Давай драца, драца давай, драца-драца, — продолжал первый бить его в плечо.

— Русские ещё не так напиваются… — попытался пошутить Андрей.

— Ты мне тут не гони на мою нацию, чёрный! — оборвал его третий скин.

— Драц давай, чурка! Драц-драц, — продолжал дурачиться первый скинхед.

Андрей вяло поворачивал голову с одного на другого. Это простое действие у него получалось выполнить с большим трудом — он был пьян, едва держался на ногах, а голова сильно кружилась.

— Я — русский, — ещё раз повторил он.

— Ты — сраный чурка, — возразил ему второй скинхед.

— Я — русский, — начал спорить Андрей.

— Дрыц давай, — всё не отставал от него первый скин.

— Хачики ебаные — пидорасы сраные! — сказал третий и толкнул его в грудь.

Андрей качнулся, но устоял на ногах, набрал как можно больше воздуха в лёгкие и проорал что было сил:

— Я — русский, блядь!

— Русский блядь? — засмеялся четвёртый.

— Чего ты орёшь, нерусь? — второй подошёл на шаг ближе. — И не матерись мне тут на святой земле, пидорас!

— Дрыц-дрыц давай, — не успокаивался первый.

Андрей в очередной раз повернулся на того, кто набил на его плече здоровый синяк, и получил удар в челюсть от четвёртого. Тут же упал на асфальт.

На него посыпались беспорядочные удары ногами. Он не знал, как и чем от них закрыться. Закрывая затылок, он пропустил удар ботинком с металлической вставкой прямо в зубы. В живот, по рукам, снова в живот и в голову. Он не мог издать ни малейшего звука. Затем всё стихло.

И тут он услышал:

— Зииииг, — крикнул один, вскинув руку.

— Хайль! — подхватили остальные трое.

При этом слове на него разом обрушились четыре ноги.

— Зииг, — проорал снова четвёртый скинхед, вскинув руку.

— Хайль! — крикнули остальные трое, и он снова получил одновременно удары от четырёх ног по разным частям тела.

Устав бить лежачего парня, бритоголовые повернулись и стали заходить в метро.

— Может, прошмонаем чурку? — предложил первый

— Мне от неруся ничего не нужно, — брезгливо поморщился четвёртый.

Не обращая внимания на прохожих, они, весело смеясь, спустились вниз.

Я не знал, чем хочу заниматься в жизни. Можно было купить справку о том, что я здоров, можно было купить регистрацию и устроиться работать в метро, но у меня уже не было желания. Я решил остаться пассивным поклонником железной дороги, потому что моя детская мечта и мечта всей жизни была убита.

Можно было стать водителем автобуса, только я даже не собирался учиться водить машину. Можно было стать юристом, только это не моё. Можно было стать доктором. Или поваром. Только мне ничего из этого не было нужно.

Одно время я хотел стать драматургом. Хотел писать пьесы, но смог придумать только одного персонажа — дедушку Мда. У меня была задумка описать жизнь какой-нибудь семьи: папа, мама, сын, дочь и дедушка Мда, который жил с этой семьёй, редко вставал со своего места и всегда протяжно говорил хриплым старческим голосом только одну фразу «мдаааа». То есть на сцене это выглядело бы так.

Всё происходит в квартире Жабиных.

ПОЛУДЕЙСТВИЕ ПОЛУПЕРВОЕ И ПОСЛЕДНЕЕ

Зал. Два кресла и диван, включён телевизор, шкаф-стенка. На одном из кресел сидит дедушка Мда, читает газету, на ногах лежит плед. В комнате из угла в угол ходит папа. Вечер.

П а п а (размахивает руками). Где все?

Д е д у ш к а М д а (встряхивает газету). Мдаааааа.

П а п а (сжимает кулаки). Твою мать!

Д е д у ш к а М д а (кивает головой). Мдаааааа.

Пауза. Вбегает дочь.

Д о ч ь (держит себя за живот). Папа, я беременна от Максима.

П а п а (садится в свободное кресло). Кто такой Максим?

Д о ч ь (горестно). Макс… со второго подъезда…

П а п а. Что?

Д е д у ш к а М д а (встряхивает газету, качает головой). Мдаааааа.

П а п а. Мать знает? А где твой брат?

Вбегает мама с фотографией сына. На ней смазливый мальчик. Папа обращается к ней, мама к нему, они говорят в один голос.

М а м а (взволнованно). Дорогой, только не волнуйся. Наш сын в тюрьме

П а п а (успокаивающе). Дорогая, ты только не волнуйся. Наша дочь беременна.

Родители замолкают, смотрят друг на друга и восклицают в один голос.

П а п а. Что???

М а м а. Что???

Д е д у ш к а М д а. Мдаааааа.

Все переглядываются, потом родители снова в один голос.

М а м а. Кто отец?

П а п а. За что сел?

В итоге это слышится как «отсосец?» Зрители начинают смеяться. Папа с дочкой переглядываются и говорят в один голос: «Максим».

М а м а. Со второго подъезда?

Д о ч ь. Да

М а м а. Аааааааааа!!!!

Д е д у ш к а М д а (ёрзает в кресле, шелестит громко газетой, ещё громче пукает и ещё громче хриплым голосом — почти орёт). МДАААААА!!!!

Пауза.

П а п а (зажимает нос двумя пальцами, говорит голосом знаменитого переводчика). За что сел?

М а м а (зажимает нос двумя пальцами, говорит голосом знаменитого переводчика). Наркотики продавал.

П а п а. Аааааааааа!!!!

Д е д у ш к аМ д а. Мдаааааа…

итд, итп, занавес, второе действие, всё такое, на-на-на, пятое-десятое, все дела, туда-сюда, конец

Или это больше похоже на ситком?

Железнодорожника во мне убили, драматург из меня плохой, а больше я ничего и не мог придумать и не хотел этим заморачиваться. Не имел ни малейшего представления, кем хочу быть и чем себя занять.

Наверное, поэтому я любил подолгу находиться в метро — я прятался здесь в шуме поездов от жизни и от всех своих проблем, чувствуя себя спокойно. Я был как будто защищён, только непонятно от кого.

Я знал, что здесь меня всегда хорошо встретят. Как это кто? Поезда, конечно! Я уже прихожу в метро как к себе домой. Остаётся только громко произносить фразу с улыбкой и идиотским выражением лица, каждый раз заходя внутрь, расправляя руки: «I'm home!»

— Да, хорошее, может, и есть. Я как-то пел песню с пассажирами, — улыбнулся слегка Женя.

— Какую песню? — удивилась мама.

— «Голубой вагон».

— Опять шутишь?

— Ай, мам! Отвали! Вечно ты... Какая уже разница? — сказал Женя дрожащим голосом.

— Что за голубой вагон-то? — не понимала мама.

— Да песня детская! — раздражённо крикнул Женя.

— Господи, — развела руками мама.

— Короче, мама! Я сбил бухого старого хачика. Теперь я попаду в ад, но перед тем, как я туда попаду, он мне будет сниться в страшных снах. У меня пропадёт стояк, я сойду с ума и умру, а он всё будет сниться. А меня всё будет мучить совесть, а он будет сниться и сниться мне с бутылкой водки или что там хачики пьют — мацони. С бараном будет мне сниться и с кинжалом. Будет мне угрожать и произносить тосты! Хахахахаха, — Женя истерично засмеялся. — Аааааааа! Мама! Я сойду с ума!!!! Я хачика сбил! Хахаха! — Женя резко махал руками в разные стороны, кричал и смеялся, по его щекам стали стекать слёзы. — Аааааааа, мама!!!! Сбил его, суку! Йа паднымаю этат бакал за Жженю, — с кавказским акцентом начал он. — Спасыбо тебе, Жженя, что сбил меня метросостауом. Аджа! Харащё, хачу ищо, брат! Хахахаха, — он сел на пол в прихожей и тихо заплакал, обхватив голову руками.

— Господи боже мой! — мама побежала на кухню.

Было слышно, как она роется в шкафчике с лекарствами, затем наливает воду в стакан.

— Вот, Женя, выпей, дорогой, успокойся!..

Женя, всхлипывая, послушно выпил успокоительное прямо из маминых рук. Мама села с ним рядом, обняла его и стала гладить.

Поезд медленно сбавлял скорость. Владимир держал в руках вторую недопитую бутылку и что-то говорил себе под нос, поджимал губы и мотал головой.

— Воспитал на свою голову предателя. Сука. Мальчишка сраный. Отца предал, — шевеля губами что-то понятное только для себя, он полез в карман брюк, достал носовой платок, смочил его водкой, развернул и стал засовывать в горлышко бутылки. Просунув его примерно на половину, он встал, вытащил из кармана куртки зажигалку и проорал всем пассажирам:

— Я вас всех сожгу, суки!! Всех взорву, твари! Поняли? Все слышали? Вы поняли, суки, бля? — он чиркнул зажигалкой, появился небольшой огонёк, он стал его медленно подносить к платку, торчащему из бутылки.

— Вызовите милицию! — закричал кто-то из пассажиров.

Началась паника.

Поезд остановился, слегка дёрнулся, Владимир не устоял на ногах и упал на одно колено. Двери вагона раскрылись, люди стали выбегать, толкая друг друга в спины.

Владимира тоже кто-то толкнул в спину, он упал на пол, уронив бутылку с платком. Её поднял кто-то из пассажиров, поднёс к носу и произнёс:

— Фу, да это же спирт! Ну ты, мужик, дал.

— Вот чурки, да, — обратился к нему другой пассажир, — везде теракты устраивают. Чего им спокойно-то не живётся? Слушай, друг, помоги мне, давай его быстренько из вагона выкинем…

— Придержите нам двери, пожалуйста.

Два парня резко подняли Владимира и поставили на ноги, он что-то говорил вслух про сына, но его никто не слушал.

— Седой уже, старый, а всё в шахида играет.

— Вокруг сектанты, обоссу вас всех, — еле выдавил из себя Владимир.

Его грубо вытолкали из вагона, он упал на платформу и остался там лежать.

Поезд уехал.

Стоял я уже где-то полтора часа. Примерно каждый двенадцатый человек перепрыгивал через турникет. Поток вечером здесь был совсем небольшой. Вдвоём — прижимаясь к впереди идущему — никто не проходил.

Дежурная тётя у турникета молча сидела на месте и провожала всех безразличным взглядом. Кого-то злым взглядом.

Может, это было мало, может — много. Может, это всегда так было, может, только в этот вечер, может, только в эти полтора часа или только на этой станции. Данных сухой статистики некорректных проходов как на этой станции, так и на других я, конечно, не знал и свою не вёл.

Чаще всего перепрыгивали молодые парни, затем быстро пробегали к эскалатору и, не сбавляя темпа, бежали по ступенькам вниз к вагону. Будто убегали от музыки, которая начинала играть всякий раз, когда шторки турникета захлопывались. Постарше люди тоже попадались.

Были два нерусских элемента, совсем уж отмороженных на голову. Оба пьяные в… С такими невменяемыми выражениями лиц. Пьяные в… Два отморозня.

Первый шёл вперёд, тут ему резко дало по ногам шторками турникета. Думаю, удар был неслабый, а он даже не моргнул, просто отодвинул ногой одну шторку, затем другую и пошёл, второй место препятствия перешагнул и пошёл следом. Пьяные в… Один седой уже. Короче, в какаду!

— Эй, парень! Ты чего тут стоишь? Ждёшь кого-то?

Я повернул голову на голос — ко мне подошла дежурная турникета.

— Нет, не жду, — ответил я, мотнув головой.

— А чего стоишь? Греешься?

— У меня нет денег, чтобы пройти, — честно признался я.

Вот теперь я уже точно не смогу попасть к поездам и покататься. Сам себя сдал.

— Стоишь здесь уже весь вечер с жалобным видом, глаза мне мозолишь. Иди уже куда собирался, пойдём, пропущу. На беспризорника вроде не похож. Как на сигареты и выпивку деньги, небось, находишь. Давай, иди сюда, — она взяла меня за руку и подвела к турникету.

Я не знал, что сказать. Она приложила свою магнитную карточку и подтолкнула меня вперёд.

— Шагай, безбилетник.

Я прошёл турникет, обернулся, чтобы сказать «Спасибо», но понял, что сейчас разревусь, очень уж растрогала меня эта ситуация. Моргнув несколько раз глазами, я просто кивнул и изобразил жалкое подобие улыбки. Женщина махнула рукой и отвернулась.

Я прошёл к эскалатору.

Навстречу мне по соседнему эскалатору ехали какие-то бритые парни, то ли скинхеды, то ли футбольные болельщики или ещё кто-то (я совсем не разбираюсь в молодёжных течениях). Их было четверо, и они орали что-то про футбол:

Наш футбол, русский футбол —

Это радость, это гол!

Мастера высшего класса!

А другие нации — пидорасы, пидорасы! Хэй! Хэй!

Пидорасы, пидорасы! Хэй! Хэй!

На несколько ступенек ниже ехали сотрудники милиции, слушали эти кричалки и смеялись.

В вагоне было много пустых мест, но я не хотел садиться. Конечно, это почти самое начало ветки… или конец. Сюда вечером скорее прибывают, чем убывают.

Я подошёл к противоположной двери, на ней было нанесено краской «НЕ П.ИС.О…ТЬСЯ». Было непонятно — может, кто-то специально стёр несколько букв, может, она сама так истёрлась от разных спин.

Поезд поехал.

Я внял совету, придавил символичную надпись своей спиной, облокотившись на дверь, и стал смотреть на своё отражение в окне напротив.

До закрытия метро оставалось несколько часов.

2009 год